Начальник штаба (энша) учебного полка подполковник Стецько слыл отъявленным матерщинником. Творчески совершенствуя бранную квалификацию, он щедро обогащал «великий и могучий» рискованными словосочетаниями, из которых самыми безобидными являлись:
– Чтоб тебя трах-тибидах-пли, а мне за это деньги несли!
– Чтоб у тебя хрен на пятке вырос: как отливать, так разувать!
– Ёханый бабай до безобразия, но – сушена рать, однообразие!
На таковых и подобных восклицательных предложениях, считал отец штабной культуры, главным образом и зиждется учебно-воспитательный процесс солдат, прапорщиков и офицеров-подчиненных. А дать нецензурщику окорот оказывалось себе дороже: «бунтовщик» немедля брался на карандаш… И вот уже в подразделении, где проходил службу возроптавший, свирепствовала внезапная проверка внутреннего порядка. Поскольку же по части знания уставов Стецько был бо-ольшим докой, то вскоре рождался и приказ о наказании… понятно кого…
Впрочем, однажды и подполковнику пришлось-таки поступиться своими неординарными педагогическими принципами…
Тихим сентябрьским вечером Стецько стоял на плацу, перед отдельным зданием, где нес круглосуточную службу дежурный по части. Энша только что обстоятельно выбранил начфиза из-за нескольких недовыловленных из открытого бассейна листьев: «Нарушение однообразия водной глади!», – и теперь ублажено вертел на пальце кольцо со связкой ключей, мурлыкая под нос что-то новенькое из ругательного репертуара. Тут распахнулась дверь контрольно-пропускного пункта,и в поле зрения начальника возник сменившийся с караула лейтенант Супоров.
Толстый и ленивый, несмотря на молодость, он откровенно тяготился службой. А при ходьбе переваливался как откормленная утка, за что еще курсантом и был окрещен Утей. За ним, как за принцем крови, угадывалась тень всемогущего дяди-генерала, обещавшего племяшу стремительную военную карьеру. Пока же Супоров-младший с неприкрытым отвращением имитировал исполнение обязанностей командира взвода.
Завидев Стецько, лейтенант нехотя изобразил отдание воинской чести начальнику. Тому это изображение премного не понравилось, и Уте пришлось еще трижды отдать честь самому подполковнику и столько же – пирамидальному тополю перед «дежуркой»: энша захотелось оценить четкость исполнения строевого приема со сторонней позиции.
Напоследок ласково, по-отцовски обматерив «позвоночного» (о дядях-генералах следует знать и помнить), Стецько отпустил Утю сдавать пистолет в спецкомнату дежурной части, где за металлической дверью, в стальных шкафах с сейфовскими замками, хранилось личное оружие офицеров и прапорщиков.
Лейтенант вошел в коридор «дежурки», поздоровался с сидящим за ее пультом капитаном и, беззаботно насвистывая под нос – а чего, мол, имею полное право, боевой наряд пронес без замечаний, – у стола для чистки оружия принялся разряжать пистолет Макарова, на сленге военнослужащих – «пээм».
Супоров извлек его и запасной магазин из кобуры, снял «макарова» с предохранителя, машинально передернул затвор, при этом загнав патрон в ствол… Потом вынул магазин из пистолетной рукоятки и нажал на курок, производя контрольный спуск.
Выстрел хлопнул оглушительно. Пуля вонзилась в пол в шаге от дежурного по части. Капитан птицей взвился со стула и вскочил на ноги, со страхом взирая на лейтенанта: уж не рехнулся ли Утя? Сам Супоров с тупым удивлением уставился на «пээм», пытаясь сообразить: откуда в нем, разряженном, мог взяться патрон? Как раз в этот момент дверь в «дежурку» слегка приотворилась, и в образовавшейся щели возник немигающий глаз подполковника Стецько. Вкрадчивым, елейным тоном начштаба почти колыбельно пропел:
– Товарищ лейтенант, я вас очень убедительно прошу: положите, пожалуйста, пистолет на стол для чистки оружия…
Супоров был изумлен вторично. Как? Разве энша может разговаривать в т а к о м тоне? Он же всегда только орет и матерится!
Окончательно сбитый с толку, лейтенант неосознанно развернул пистолет в сторону приоткрытой двери, и дуло оружия грозно нацелилось в тугой живот старшего офицера. Дверь, взвизгнув, резко захлопнулась. Начштаба, по-видимому,переместился подальше от нее и поближе к приоткрытому окну «дежурки», поскольку именно оттуда и донесся вновь его нежный уговаривающий голос:
– Товарищ лейтенант, я вас еще раз настоятельно прошу: положите, пожалуйста, оружие на стол…
Утя наконец сообразил исполнить команду, высказанную в удивительном для начштаба стиле, но плосколобо не сообразил доложить о том. Меж тем из-под окна, как с заигранной пластинки, донеслось:
– Ну, товарищ лейтенант, ну я вас просто всесторонне умоляю…
– Да он уже давно положил… – перебил Стецько дежурный по части.
Мгновенное затишье – и за стенами «дежурки» раздался звероподобный рык. Еще через секунду дверь в нее с грохотом распахнулась под чудовищным ударом на заказ шитого хромового сапога сорок седьмого размера, и энша ворвался внутрь разъяренным Кинг-Конгом. Подскочив к столу для чистки оружия, подполковник цапнул волосатой кистью разряженный пистолет и замахнулся им на лейтенанта, который в страхе присел, втянув прикрытую руками голову в плечи, и зажмурился.
– Урод водоплавающий! В ж… бы тебе его воткнуть! По самую рукоятку! Сын толчка – в мозгах утечка! Бегемот салопогонный с задом пятитонным! – разорялся Стецько. – Хрен те в рот и ведро помоев в гроб! Червь сфинктральный! Увалень вагинальный! Чтоб тебе двенадцать апостолов и Христос, все вместе взятые и поодиночке…
Неожиданный приступ вежливости быстро сменился хроническим испусканием сквернословия. В особо крупных размерах.
К оглавлению...
