Листву вывозят за черту, -
черту жилищно-городскую, -
под лип столетнюю чету,
что так(!) по осени тоскуют,
что так(!) неистово скорбят
по дням оранжево-погожим.
Их скорбь неистово похожа
на грусть аллей, скорбящих вряд.
Сомнёт былую красоту
бульдозер. До большого снега
в прицепах, в кузовах, в телегах
листву вывозят за черту…
И станут ветви в высоте
ловить крахмальные одежды,
вселяясь в них, храня надежды,
что это те одежды... те...
***
Городской романс на Успение, -
Великому Устюгу посвящается
К мольбам волны неумолимый,
декоративный и пейзажный,
плывёт на месте дом любимый, –
наш дебаркадер двухэтажный.
Пристанище для пилигримов,
в диковинку глазам столичным.
Качает борт неутомимый
река привычно.
Закат над улицей короной,
питейный дом звенит посудой.
Взорвали тополя вороны, -
лететь нацелились на Чудо.
Остожна Осыпь, тлен ступени,
в бурьяне рига и кадило, -
на Городище бродят тени
Архистратига Михаила.
Не рвать настурцию жестоко
(о, не понять натуры женской!)
У светофора с жёлтым оком
авто свернул к Преображенской.
В тени Успенского фасада
лубочный вид, - чем не приманка?
Картавит в объектив и рада
в манто из норки иностранка.
Сквозит намерением резвым
и живописец бородатый.
…У сквера речников болезный
соборный храм с безглавым скатом.
Надолго замер дворник трезвый, -
прозрел единожды навеки.
Листок скользнул на прут железный.
...смежИлись веки...
Глубокой силою наполнен,
не сразу свет прольётся млечный.
Сомкнулись городские волны.
“Возрадуйтесь, я с вами вечно”.
И обращусь с мольбою внятной
к Заступнице людской на небе –
Пусть будут полными объятья
и много хлеба.
***
Прелые запахи осени тёплой.
Цвет откачался пустырника блёклый.
Сонно реке...
Листья беспечно кружат в пируэте.
Тужат ли нет о безудержном лете? -
Всё ж налегке...
Солнце ещё проползает сквозь тучи, -
тучное влагой, но всё же ползуче.
Кончен салют...
Постланы травы, в них дремлет пахучий
Долгий уют.
***
Мне перешёл дорогу белый кот, -
весь белый!.. только розовые уши.
Случился лучший в жизни переход,
с тех пор пою... вот ты меня послушай:
деревья оголяются не в раз, -
одно сдалось, а то взметнулось выше, -
кипя восторгом, удивляя глаз, -
отозвалось любовью, ей и дышит.
Стоят в дозоре жёлтые шары,
да георгины встали часовыми, -
следят глазами преданно-сырыми
как тихо лето вышло из игры...
***
Обманутые мягким ноябрём,
набухли почки бузины живучей.
Ведь сколько на неё мы ни орём
за лист упорный непролазно-тучный
и ветки ни ломаем целой кучей, -
она пускает свежие ростки,
тем становясь воистину прекрасной!
И сколько б мы с ней не были жестки, -
взгляд одаряет щедро кистью красной!
Сегодня же мне жаль, родную, жаль...
Зима иную сформирует крону, -
не пощадит ни скромного чижа,
ни голубя, ни галку, ни ворону...
Летают птахи, - ищут то еды,
то места, где возможно как-то выжить.
О, бузина моя... Деяния чудны
у Господа, но твой удел недвижим.
Вот так и я, - цвету всем существом
в преддверии развязки неизбежной.
И потому пред ломаным кустом
мне падать ниц с признательностью нежной...
***
Прочь занавески! И конец войне.
До срока штурмом взяты окна, сени.
Зима сильна. По осени – вдвойне.
Притворщицей ей плакать в день весенний.
Что осень? – Пишет апелляции,
вздыхает, ёжится, ладони растирает.
Зима вернулась вновь из иммиграции, -
советов не даёт, лишь саван расстилает.
Зима лисицей скинет хвост свой куцый!
Неуязвимая, в оскале взбесится!
Мир из аннексий с шквалом контрибуций
вновь воцарится на четыре месяца.
***
Когда мой город (крошечный такой)
укроется огромными снегами,
во всей России воцарит покой,
и вьюги будут делать оригами
почти полгода, белыми тряся
листами писчей и не писчей тоже...
А в тёплой тёмной норке у лисят
никто уютных снов не потревожит.
***
Осень своё возьмёт, -
с грязью, опять же с грязью.
Дождичек допоёт, -
в пенье своём увязнет...
Голос в грозу сорвал,-
нынче же акапелло
песни иной слова
шепчет и чертит мелом:
"С каждым рывком больней
листьям скользить по ветру.
Скоро опять зиме
всех испытать на веру
станет важней всего.
Листики, вы... листочки...
я ведь ещё живой,
рано же ставить точку..."
Звонко свистят клесты,
наперекрест мелькая.
Чёрные ждут кусты
белого снега, мая…
***
Моя округа погрустнела.
Ей, бедной, жить-то не охота
без тёплого земного дела.
Но небо, встав в пол оборота,
ей пишет мелом...
Не нужно утром потягушки
устраивать у (дзинь!) колодца,
и в полдень с речкой-побрякушкой
не прятать к синим колокольцам
в тенёк лягушку...
А вечером, придя с куканом,
не надо сеть сушить у стога,
и не бежать домой к стакану,
а только трогать
во-ди-цу....
***
Отведи меня, улица, на заглохший пустырь.
Там на травы невхожие, как стена в монастырь, -
жёлто-жухлые, вялые, под снега обречённые, -
упаду я усталая, октябрём удручённая.
Волновалась вопросами под цветущими вишнями:
прихожанка? послушница? непутёвая? лишняя?
А назад-то как хочется! Да, боюсь, не назад.
И во снах всё бормочется про невиданный сад.
Льют там травы нетленные ту же самую песнь?
Мой пустырь, друг смиренный мой,
может, сад этот есть?
***
Дождь баюкает старую вишню
за доверчиво низким окном.
Что ж…и мне бы забыться нелишне,
ни далече, ни близко…– легко…
Видно, редкий юродивый сыщет
сердцем путь – “путь из дома Домой.”
Звёзды ярче и выше, и чище
над бездумной его головой.
Тропки той не пройдёшь в одночасье,
откажись хоть от тысячи благ.
Терпеливое робкое счастье
для того, кто пред истиной наг.
Дождь о том же баюкает вишню:
“Вновь дорогу обратно нашёл…”
Всё из Бога с любовию вышло
и вернётся назад… Хорошо…
***
Шагаешь улицей осенней
и думаешь о том, о сём...
В той думе и душе спасенье,
и только думою спасён
твой разум, вышедший из строя,
как выключатель ВЫКЛ и ВКЛ.
И если чувство есть шестое, -
то остальные – лишь чехлы
для осязательных моментов.
А мне – ловцу земных красот –
дрова, укрытые брезентом,
команду выдают на взлёт
для необузданных фантазий,-
ведь всюду, всюду письмена!
И чем их почерк несуразней,
тем я прекрасней смущена...
***
Задремали зимы сторожа, -
она белою вырвалась птицей.
До чего же метель хороша...
Под напев бы её причаститься,
исповедавшись белым стадам, -
караванам в заснеженных вьюках.
- Мне не спится... такая беда!
Вьюга нежная, спой убаюкай.
"... Обветшают жилищ этажи,
обветшают заборы и кровли.
обветшанье одежд - это жизнь, -
жизнь не долгая плоти и крови...
Распрямись, будь улыбчив и прост.
Тот кто любит, - живёт без ущерба.
Упреди неминучий вопрос, -
будет март и пасхальная верба..."
***
Деревья приготовились к зиме, -
стоят пустые, - голые-преголые...
Октябрь прилежно пишет резюме,
одними апеллируя глаголами.
Мол, так и так - прибрал: постриг, побрил...
а где не смог, - там просто оболванивал.
Оконные проёмы окропил, -
и кровли рад бы до самих строил!
да только мне ноябрь сказал: "Всё палево...
Вот незачем неделя прошмыгнёт,
гряду здесь я и буду всем заведовать.
Не снега, - так дождей почуете мой гнёт,..
зато пройдёт у всех - с весны - болезнь базедова!
Таращиться на неба серый плат -
занятие почти что мазохистское!
Объединит мечта - построить ераплан
и дуть отсель в тепло, - в места, отнюдь, неблизкие!"
... Октябрь, октябрь... твой договор иссяк...
листочек с резюме приткни в косую изгородь.
Придёт зима, снегами морося,
весь род людской уткнётся в телевизоры...
***
В непогоде свой аврал -
как во всяком откровенье, -
ветер с веток рвал и рвал
листья с небывалым рвеньем!
Слякоть разводил и мок,
пузырил до пены лужи.
Он в порывах занемог,
гениально занедужив,
без разметки рисовать,
резать без резца гравюры,
стричь под ноль, порассовав
пряди медной шевелюры
где попало: под забор,
на крыльцо и за карнизы,
парикмахера позор
утром в дань отдав капризу
знатной модницы в манто
из заморских горностаев!
…А под вечер все не то, –
белый мех осел, растаял…
***
Тянет и тянет на берег осенний, -
к речке, забытой людьми.
Сердце притихшее в думах рассеянных, –
память врачует над ним.
Поздний причалит паром, растревожив
серую сонную гладь,
и отшвартуется... Вот бы моложе,
да беззаботнее стать!
Снова на отмели зыбкой и чистой
прутиком тонким черкнуть:
"ЛЕНА + ТЫ" и с улыбкой лучистой
туфлей воды зачерпнуть!
Словно ужалит струя, - раззадорит
камешек плоский найти!
"Сколько блинов испеку?" – он,заспорив,
в детство моё улетит...
***
Возможно, завтра я уйду...
в оранжевое воскресенье
по влажной роскоши осенней
продолжить странствий череду.
Прости меня, но я уйду.
В пути псаломщика мой хлеб.
Причетник из меня ни к чёрту.
Для исполненья светских треб?
Но сердце больше, чем аорта.
Я с головою в кутерьме,
(ещё вчера на день моложе).
Пленённый дух... он, как в тюрьме,
пороком дышит... Мне дороже
тавро (не Шеффилдская сталь), -
отметина небес отрадна.
Глядишь, и в розовый февраль,
достигнув цели - путь в три ада, -
достанем праздничный хрусталь.
Не жарь лишь дичь, и на мясное
не ставь на стол в Святой Грааль
из жаворонков заливное.
***
В заоконье победила полночь, -
хорошо по-бабьи и с Луною...
А тебе необходима помощь, -
просто чтоб погладили рукою,..
непременно маминой рукою(!)
чтобы дрожь пошла промеж лопаток,
и чтоб голос “я тебя укрою,
ладно?
Отступись от сердца, боль несущий..."
Ты, подмяв подушку под затылок,
можешь разреветься ещё пуще, -
только бы не ныло бы, не ныло...
***
Скользит река за горизонт унылый,
в покое скованной, ей долго спать одной.
О, дленье осени в камнях под кроткой ивой,
в остылых водах Сухоны родной...
В свет звёзд она пред холодом смирится
и побелеет кроткою женой.
Ей прорубями глаз голодных станет сниться
до слёз желанный ливень затяжной.
***
Ладони неба облизав,
он оглянулся с нежностью.
Искрилась, падая слеза,
и нисходила снежностью.
Он небо утешал, как мог,
и землю беспризорную.
Он раболепствовал и мок.
Травой из сердца сорною
обиды с корнем корчевал
и по ветру развеивал.
Он где попало ночевал
и гладил руки дерева.
Баюкал каждый палый лист.
Он, затаив дыхание,
ловил протяжный птичий свист
и... верил в покаяние...
***
Чем подавить душевный мой мятеж?
Я тишину люблю и лютик у забора,
а стыну вместе с ним от жёсткого напора,
визг тормозов заслышав без надежд.
На солнечные блики-лики бьются
Печаль и Воля, муку утоля
в цветах невиданных на гранях хрусталя,
и струйками дождя за шиворот мне льются.
В них ветер, как отрезанным ломтём,
куском железа бьёт по мокрой крыше.
Грудь кашель рвёт, и я в ознобе слышу:
"Жизнь - не бросок, ступай своим путём.
Она не гулом - музыкой случается.
Что тишина? Господь, благослови -
где есть любовь, там страх кончается.
...боящийся не совершен в любви..."
***
Для кого Ты меня сохранил?
Для чего созидал, о Боже?!
Ничего кроме конских удил
оказалось мне в жизни негоже.
Родилась я робка, но крепка, -
первым было мне дорого слово.
И плыла я над ним, как река, -
воды синие в пурпур лиловый
с кровью щедрой мешая в реке.
А чего было в грешной руке? –
только солнца закатного пламя,
да желанье приластиться к маме,
чтоб не знать никогда чёрной ямы
трижды с горстью сырого песка.
Ты меня назовёшь словом "гость".
Скажешь гостю: "Бери всё, что надо,..
запрягайся, - иди к водопадам,
и полей виноградную гроздь..."
***
Каурый ждёт.
Седлает ночь коня гнедого.
Темна одеждой, но не вдова
наездница и кнут не жжёт.
Коня любимца бережёт -
коня любимца вороного.
Седлает ночь коня гнедого, -
его черёд.
Тверда рукой, - подпруги, удила, -
знакома амазонке крепь седла.
Легка рукой, - от гривы до копыт
она коня водицею кропит.
Спадает вниз росою та водица.
Им промедленье не годится.
И конь храпит.
Копыто рвёт пространств тугой покров, -
ревниво рвёт без дерзкого урона.
Оно не знает от подковы звона, -
железной тяжести подков!
Им нет оков!
Удел их – быть бессонными и зреть,
как отрок глобус, Бог землёю вертит.
Удел их - всюду быть и даже средь
живых и мёртвых, средь небес и тверди.
И нет им смерти ...
... а каурый ждёт ...
***
Надо прорву закрыть в глазах
и лежать, притворившись дохлой.
В них тогда залетит оса,
по-осиному станет охать.
Не жужжать там: ”Ж-ж-ж… жива!”
и не вить в ней гнезда для деток.
Станет жёлтою голова,
станет жёлтой накрыт газетой
торс доподлинно некрасив.
Но зато будет свет лиловый
кардамонный писать курсив, -
в золотое уверив слово.
***
Выпрягают из телег
лошадей, - готовы сани.
Повенчает белый снег
за ночь землю с небесами.
Но окажется свежей,
чем парча четы беспечной, –
санный след. К его меже
причастится бесконечность...
К оглавлению...
